colontitle

Премия Бабеля 2020

Вот и оглашены имена победителей IV сезона Одесской международной литературной премии им. Исаака Бабеля, учрежденной Всемирным клубом одесситов. Традиционно церемония объявления имен лауреатов и дипломантов состоялась 12 июля, в день рождения писателя. А вот неожиданностью стало, что проводить ее в этот раз пришлось в режиме онлайн.
Имена дипломантов Премии Бабеля 2020:

– Игорь Зайцев (Украина) за рассказ «Так получилось»;

– Лера Манович (Россия) за цикл рассказов «Чокнутые»;

– Михаил Полюга (Украина) за рассказ «Искры затухающего костра»;

– Ася Умарова (Россия) за рассказ «Унесенная ветром»;

– Александра Ходорковская (США) за рассказ «Эсик».

И Лауреаты Премии Бабеля 2020:

– 3-е место разделили два номинанта:

Михаил Шевелев (Россия) за цикл рассказов «Родные языки» и

Ефим Ярошевский (Германия) за цикл рассказов «Одесские сны».

2-е место завоевала Елена Долгопят (Россия) за рассказ «Объект».

1-е место с вручением приза Премии Бабеля «Колесо судьбы получил Александр Хургин (Германия) за цикл рассказов «Свет в конце подвала».

Поздравляем!!! А награды лауреатам сезона Премии-2020 будут вручены в Одессе во время церемонии награждения ПЯТОЙ ЮБИЛЕЙНОЙ ПРЕМИИ- 2021. Очень надеемся, что уже в следующем году будут подарки, цветы, , холодное вино, музыка, счастливые лица победителей, гости. Уже не виртуальные, а вполне осязаемые. А мы представляем читателям новые произведения одного из победителей нынешней премии – одессита Ефима Ярошевского.


В этом году на литературной карте Одессы несколько значимых юбилеев. Бунин, Куприн, Жаботинский. Но в этом ряду не может быть забыт и Ефим Ярошевский, которому 19 марта 2020 года исполнилось 85 лет.

Ефим Ярошевский – тонкий, оригинальный, я бы сказал, очень одесский писатель. Его путь в литературу был трудным. Преподаватель литературы, особенно в вечерней школе,– пожалуйста. Писатель – нет, погодите. И это – погодите – Ефим Яковлевич слышал до 60 лет. И не то что фамилия не нравилась, имя не нравилось, отчество не нравилось, естественно, национальность не нравилась, но еще больше не нравилась оптика – не так смотрел на наш прекрасный и радостный мир. Ну, если бы смеялся… Так нет. Он иронизировал.

С 70-х годов самой популярной книгой в одесском самиздате был роман Ярошевского «Провинциальный роман-с». Его передавали друг другу буквально по страницам, казалось, что он безразмерен, что он на все времена.

Сейчас, из 2020 года, повторю то, что считал, о чем писал в 1995 году в газете «Вестник региона», требуя издать роман Ярошевского.

«Провинциальный роман-с», если считать страницы, всего лишь повесть. Но если дышать его воздухом – это эпос, сказ о битнической Одессе, о том, что племя художников и влюбленных, литераторов и городских сумасшедших на берегу Черного моря прописано навечно, как бы ни усердствовали обкомы всех партий. Этот эпос – не история болезни, а сама болезнь общества, приговор ему. И поэтому не прочитать его нельзя, а для этого необходимо издать».

И издали. Сначала в Нью-Йорке в 1998 году, затем в Мюнхене в 2000, затем в Петербурге и лишь после этого в Одессе.

Можно было опасаться, что Ярошевский повторит судьбу Грибоедова, оставшись автором единственного горя от ума – «Провинциального роман-са». Но потом в Одессе вышла его прелестная книжка стихов «Поэты пишут в стол», затем последовали большие книги стихов и прозы «Королевское лето» и «Холодный ветер юга». И стало ясно, что в неформальной литературе Одессы есть свой лидер Ефим Ярошевский, притяжение которого ощущали и Игорь Павлов, и Галя Маркелова, и Толя Гланц, и Шурик Рихтер… А у романа в творчестве его автора было долгое эхо. Цикл новелл «Эхо романа». Фантасмагории автора, в которых мемуары столь же правдивы, как сны Гоголя или Кафки. А Ефим Ярошевский работает над новой книгой большой прозы. Как мало кто, он знает, что настоящая литература – это «ворованный воздух». Поэтому и ворует его у себя. И когда хватает дыхания, пишет новую книгу.

«Юго-Запад» продолжается.

Евгений Голубовский


Ефим Ярошевский
Из цикла рассказов «Цветные сны»

Ефим ЯрошевскийВ парадной на улице Пастера

В парадной на улице Пастера во втором пролете тихо, тепло. Уютно сопит электрическая лампочка под цветным куполом, затканным бессмертной паутиной.

Изящный витражик узкого средневекового окна. Терпеливый мрамор, густо исписанный за последние полтора века. Последние чистые уголки, не загаженные еще прыщавой шпаной и пэтэушниками, не заплеванные кровавыми окурками из нечистых ртов. Не подпорченные ядовитой кошачьей мочой и человечьей блевотиной.

Тут можно отдохнуть, переждать дождь, непогоду, выкурить заветную сигаретку, почитать книжку, поцеловаться… (Я открыл этот уголок лет семнадцать назад. Давненько же тут не был…)

На табличках — старые благородные фамилии: Михельсон, Дворецкий, Канцлер, Кутузов, Рубинштейн. Был даже Хаим Смоленский, адвокат. Старые русские интеллигенты (из евреев) оби тали тут…

Где-то здесь жил известный доктор Левинзон. Исключительный педиатр и диагност. Зубной врач Марменштейн (мосты, коронки, протезы). Д-р Зоя Альфонсовна Шейн (морфинизм, заикание, пьянство, половые расстройства, ишиас).

Но это было давно. Теперь тут тихо, паутина и не то. Жильцы ЖЭКа № 617/14, а не гинекологи, ювелиры и протезисты с частной зубной практикой (на дому).

Зато тут можно высунуться из разбитого слухового окошка, уронить на голову дворника старое ведро, плюнуть в сырую одесскую ночь…

Потом все изменилось

…На Староконном было людно и рыбно. В сверкающих аквариумах лениво плавали пожилые китайские вуалехвосты в густой кровавой чешуе, бегали в чистых, как слеза, водах юркие сперматозоиды мелких живородящих гуппий. В цветных стекляшках и диковинных пуговицах, в переплетах бывших изданий «Анакреон» и «Нива» отражался веселый одесский мир. Старички в узких пасхальных брючках — старых, заглаженных до блеска штанах в полоску (а-ля Макс Линдер) продавали и никак не могли продать тесемки от цейссовских пенсне, авторучки без колпачков, открытки с видами Конотопа и Праги образца 1908 года, лакированные заготовки от бывших ботинок с красными пыльными стельками, забытый бабушкой бинокль из бархатной ложи одесского городского театра. Приходил сюда знаменитый Гуревич, ведя за руку задумчивого сына. На полу и асфальте известный художник торговал картинами и багдадским сыром. Высокий, похожий на Вана Клиберна Володя Стрельников не очень успешно продавал старые книги, писал акварели. Приходил увенчанный командорскими усами, с тремя попугаями на плечах неунывающий Люсьен Дульфан. Появлялся Валик Хрущ — энергичный, бодрый, в серой элегантной шляпке, интересовался стамесочками, замочками, птичками, рыбками, старыми фолиантами, ценами на нефть, старыми автопокрышками, каучуком, хорошей оптикой, освежителями краски. Сияло одесское солнце, жизнь была прекрасна и впереди…

…Потом все изменилось. Всюду была какая-то неясность. Денег не платили, аплодисментов не было слышно, лучшие книги исчезали с прилавков, зелень продавали по высокой цене, фильмы снимались по чужим сценариям, пахло нефтью…

Дул ровный, как веревка, ветер. Шел 1980 год. Дул, раздувая жабры, теплый ветер с окраин. Таяло в небе, на бульваре звенели в ведре дворничихины сосульки. За окном, освещенное жабрами рыб, мерцало большое тяжелое море.

Над зданием оперетты — мокрый кривой месяц.

Был март. Кричали вороны. Полной грудью дышал пустырь, шевелился ночной чернозем, стадион еще не был построен. Кругом были ночь и туман, заваленная сырыми досками пустошь, заколоченная на зиму луна. Начиналась какая-то дикая весна, с ранним цветением и морозами, по ночам снились кошмары…

Где-то далеко Хрущ задыхался от столичного смога, на магнитофонные ленты наматывалась жизнь, а счастья все не было… У Вики пили чай с крепкой, но не той заваркой, читали стихи, смотрели на икебану за окном, вспоминали прошедшее лето, играли в слова и молились. Билли преданно смотрел в глаза, на морде у него моталась слюна. Порто-франко медленно опускался на древнее дно...

Чистый запах моря и тумана

Между тем Хрущ, увлеченно строгая уже не первый год инкрустированный шкафчик для Мили, сгорбившись над изделием, слегка заикаясь, говорил:

— Г-глупость — это, конечно, д-дар Божий, но нельзя же, блядь, ею з-злоупотреблять! Извини, это я не о тебе. Это я про себя подумал. Чаю не хочешь?

Кто только ни приходил тогда в их общую с Викой квартиру на Новорыбной,

18! Кончалось одесское лето, влажная ночь, как антилопа, ходила по городу.

Огромная спелая луна подымалась над Отрадой и горизонтом. Из теплого моря, по-русалочьи хохоча, выбегали купальщицы. Какой-то тип, стоя над обрывом, мочился под луной в Понт Эвксинский. Толпы озаренных придурков бродили по пляжу и прилегающим мостовым и окрестностям. Никто не спал в эту ночь, все было пропитано чистым запахом моря, рыбы, песка, соли и тумана…

Во дворе на Канатной, где жила тогда Маша Марусенко, уже совсем стемнело, зажглись звезды. Под открытым всему миру небом играли в шахматы.

Толик Гланц, проигрывая партию Гарику Гордону, слегка опечалился. Но лица не терял и говорил меланхолически (теряя фигуру):

— Ну вот, ты взял у меня коня. Теперь я стал бесконечным…

Над Молдаванкой коптил старый, видавший виды месяц…

К оглавлению

Этот фильм снимался в Одессе

На карантине я просмотрел в Интернете много фильмов, и старых советских, и зарубежных. Среди них – итальянская картина «Легенда о пианисте», получившая первую премию Европейской академии киноискусства и премию «Золотой глобус». А игравший главную роль знаменитый английский киноактер Тим Рот был номинирован на Оскар.

И тут я вспомнил, что был… свидетелем съемок «Пианиста». И не просто свидетелем. Я даже помогал снимать этот фильм!

А дело было так. В конце 1997 года я прилетел в Одессу из Сингапура. О своих злоключениях в том рейсе я писал в очерке «Призрак сингапурского рейда», который был опубликован в «Вечерней Одессе», а потом вошел в одну из моих книг. Я был старшим механиком теплохода «Петр Старостин», когда эпоха Черноморского пароходства медленно подходила к концу. Туда меня назначили после того, как мой «Аркадий Гайдар», на котором я проработал много лет, был продан в Индию, на металлолом. Там я увидел, как умирают пароходы. Судно с полного хода выбрасывается на песчаный берег и валится на борт. А когда рабочие начинают резать автогеном стальной корпус, кажется, что судно, умирая, кричит от нестерпимой боли.

«Петр Старостин» пришел в Сингапур на ремонт. В ожидании ремонта нас поставили на дальний рейд. Вскоре продукты, питьевая вода и топливо закончились. Мы дали в пароходство 10 аварийных радиограмм. Но ни на одну не получили ответ. Питались пойманной рыбой и спасались от жажды дождевой водой. Для меня это мучение длилось два месяца. С трудом мне удалось связаться по радио с представителем пароходства в Сингапуре. Он прислал за мной катер и помог улететь в Одессу. Там я отправился в прокуратуру и рассказал о бедственном положении наших моряков.

А вскоре я получил от капитана радиограмму. В ней говорилось, что судно продано пароходством какой-то одесской частной судоходной компании, снабжено всем необходимым и поставлено в ремонт. В Одессу «Петр Старостин» вернулся через полгода уже под другим именем. Так закончилась эта эпопея.

Я оформил пенсию. Но жить на нее было тяжело. И, сев за руль своего «Жигуленка», я занялся частным извозом. «Кастрюлил», как говорили тогда в Одессе.

Однажды, проезжая по проспекту Шевченко, я увидел стоявшего на остановке капитана Кима Никифоровича Голубенко, кстати, Героя социалистического труда. Он ждал троллейбус. Награду Ким Никифорович получил из рук самого Никиты Хрущева – за прорыв американской блокады Кубы, куда на турбоходе «Юрий Гагарин» Ким Никифорович одним из первых советских капитанов доставил большое количество продовольствия и медикаментов.

Это было в дни знаменитого Карибского кризиса, когда восставшую от американского диктата Кубу взял в блокаду чуть ли не весь американский военный флот. Но капитан К.Голубенко пошел на прорыв. И когда «Юрий Гагарин» вошел в гаванский порт, на причале его встречала восторженная толпа кубинцев во главе со своим вождем Фиделем Кастро.

Я написал тогда о капитане К. Голубенко большой очерк для газеты «Правда». Но в скором времени на Кима Никифоровича свалились неприятности: он выгнал с судна пьяницу-помполита, номенклатуру парткома пароходства, за это на него ополчились партийные чиновники, и Голубенко был снят с судна.

Узнав об этом, я позвонил в Москву, в редакцию «Правды». Оттуда в Одессу вылетел корреспондент этой, главной в то время коммунистической газеты в СССР. Он разобрался с делом К.Голубенко, и Ким Никифорович снова поднялся на капитанский мостик своего турбохода. Потом работал капитаном самого большего в стране балкера «Ялта». После «Ялты» был капитаном-наставником пароходства, председателем Ассоциации одесских капитанов. Когда мы с ним встретились, Ким Никифорович, оформив пенсию, продолжал работать капитаном тренажерного судна «Лесозаводск».

Этот тренажер стоял в Военной гавани, и на нем моряки обучались борьбе за живучесть своих судов. Тренировались тушить пожары, заделывали пробоины, учились спускать спасательные плоты и пользоваться гидрокостюмами в случаях оставления гибнущего теплохода.

Я предложил подвезти старого друга, и Ким Никифорович, сев рядом со мной, закурил и сказал:

– Мне на «Лесозаводск». И мне нужен старший механик. Пойдешь?

– Вы предлагаете мне работу?

– Ну да. Правда, после развала пароходства денег нам не платят. То нас хочет забрать Высшая мореходка, то порт. Но главное, нас взяла в аренду одна итальянская кинокомпания. Хотят снимать на «Лесозаводске» какой-то фильм. Скоро приедут в Одессу, и тогда мы с тобой заработаем пару копеек.

Мне предложили работу! И кто? Капитан Голубенко! Конечно, я с радостью согласился. И уже утром был на борту «Лесозаводска». Было это в начале февраля 1998 года. Старший механик «Лесозаводска» уходил с судна по болезни. Я быстро принял у него дела, задав только один вопрос: «Почему судно не отапливается? В каюте холодней, чем на улице!»

– А у нас котел топить нечем. Ни грамма мазута, – ответил стармех. – Так что, смотрите, не простудитесь!

Итальянцы приехали к вечеру того же дня, и Ким Никифорович позвал меня в свою просторную каюту с ними знакомиться.

Их было трое. Знаменитый режиссер Джузеппе Торнаторе, продюсер и кинооператор. Фамилии последних не помню. В каюте было очень холодно. Итальянцы сидели в пальто и в меховых шапках-ушанках, купленных, очевидно, уже в Одессе.

В Одессу Торнаторе привел случай. Будучи по каким-то своим делам в Москве в посольстве Италии, он рассказал, что ищет судно для съемок своего нового фильма. Сотрудники посольства навели справки и посоветовали поехать в Одессу. Там на мертвом якоре стоит судно-тренажер, на котором демонтирован главный двигатель. И просторное машинное отделение вполне могло сойтит за кочегарку океанского лайнера столетней давности. Торнаторе прилетел в Одессу, побывал на «Лесозаводске» и понял, что это то, что он искал. Немедленно был подписан контракт. Так «Лесозаводск» стал местом съемок всем известной сегодня киноленты, фильма-эпопеи.

Нашу беседу переводила молодая переводчица, преподаватель Одесского университета, которую итальянцы пригласили на «Лесозаводск» на время съемок фильма. Капитан угощал гостей армянским коньяком и аккуратно нарезанными лимонами, в качестве закуски.

Познакомив меня с итальянцами, Ким Никифорович сказал:

– Поезжай утром в нефтегавань. Я слышал, там можно купить мазут. Съемки будут идти весь февраль и март. Сколько нам потребуется топлива на это время?

– Тонн тридцать, – ответил я.

– Узнай, сколько это будет стоить. Деньги итальянцы дадут.

Рано утром следующего дня я был уже в нефтегавани, где стояли бензовозы с соляркой, бензином и мазутом. Торг шел как на Привозе, когда на зиму запасаются картошкой. Узнав цены на мазут, я быстро договорился с одним владельцем бензовоза, объяснил ему, куда доставить топливо.

В тот же день мазут был доставлен к борту «Лесозаводска» и перекачен на судно. Мы разожгли котел, подняли пар, и в помещениях стало тепло.

Электроэнергию «Лесозаводск» получал с берега по кабелю, так как судовые дизель-генераторы были в нерабочем состоянии. Получаемый с берега свет то загорался, то гас. За несколько дней я с двумя мотористами привел в порядок один из дизель-генераторов запустил его в работу, обеспечив судну постоянное освещение.

И – съемки фильма начались!

Фильм назывался «Легенда о пианисте», главную роль в котором исполнил известный британский актер Тим Рот. Сюжет картины такой. В начале прошлого века океанский лайнер «Вирджиния» совершает рейсы между Европой и Америкой, перевозя в США, кроме обыкновенных пассажиров, множество эмигрантов. Как-то во время рейса в коробке из под лимонов негр-кочегар находит младенца, подброшенного в кочегарку. Кочегар усыновляет ребенка. Мальчик растет на лайнере, не сходя на берег, становится любимцем команды. В портах его прячут от таможенников и пограничников. Каким-то непостижимым образом он осваивает игру на стоявшем в музыкальном салоне лайнера рояле. Способный юноша становится незаурядным пианистом, играет в оркестре, развлекая пассажиров. Его виртуозную игру замечают продюсеры из числа пассажиров и приглашают выступать в разных городах Америки. Но его дом – лайнер, и ни на какие предложения он не соглашается. В фильме есть и любовь, и драма. А вот чем заканчивается фильм, не помню.

На «Лесозаводске» снимались кадры в кочегарке лайнера. Для этого итальянские декораторы создали в машинном отделении судна имитацию корабельных паровых котлов, в топках которых пылало пламя. И такой же имитацией были кучи угля.

Между съемок, помню, были наши посиделки в капитанской каюте за «рюмкой чая» с режиссером Джузеппе Торнаторе и героем фильма Тимом Ротом.

На палубах «Лесозаводска» снимали и массовые сцены. Людей приглашали для съемок на одесском «Привозе», «Новом рынке», привозили из города в порт на автобусах. Одесситы с удовольствием изображали восторженных эмигрантов, которые, видя приближающийся американский берег, кричат: «Америка! Америка!». По фильму перед ними предстает статуя Свободы и небоскребы Нью-Йорка. Но это уже хитрости монтажа.

Киносъемки завершились на «Лесозаводске» в начале апреля 1998 года. Тепло попрощавшись, итальянцы уехали. Вскоре после их отъезда капитан Голубенко заболел, а в мае умер. Похоронили Кима Никифоровича на 2-м Христианском кладбище. А на доме, где он жил по проспекту Шевченко, члены Ассоциации одесских капитанов установили мемориальную доску. На ней значится: «В этом доме жил Герой социалистического труда, капитан дальнего плавания Ким Никифорович Голубенко». От себя добавлю: «Замечательный человек и превосходный капитан»

А что касается итальянского фильма, то теперь вы знаете, что эту трогательную историю снимали в Одессе.

Аркадий Хасин

К оглавлению

Памяти Николая Голощапова

Николай Яковлевич Голощапов15 августа ушел из жизни выдающийся деятель одесского музыкального искусства, знаменитый джазмен, воспитавший не одну сотню талантливых музыкантов, основатель и многолетний руководитель эстрадно-джазового отделения Одесского училища искусств и культуры им. К. Данькевича, организатор Молодежного джазового оркестра, с которым выступал на отечественных и международных фестивалях, заслуженный работник культуры Украины Николай Яковлевич Голощапов.

Ушел Голощапов…

Написал и сам не поверил написанному: это не может случиться так неожиданно, тем более – в мой день рождения, который мы с моим ближайшим другом Николаем Яковлевичем Голощаповым должны были отмечать вместе!

Грянула огромная, непоправимая беда, и не только для меня: Город потерял великого интеллигента, влюбленного в Одессу и в течение многих десятков лет щедро отдававшего во славу ее весь свой талант, всю мудрость большого музыканта.

Часто вспоминаю слова Евгения Михайловича Голубовского, как-то сказанные им о Голощапове: «Да, он не родился в Одессе. Но если бы все, называющие себя одесситами, сделали бы для Города хоть частицу того, что сделал для ее музыкальной культуры Голощапов!…»

… В 1980 году Николай Яковлевич возглавил эстрадный отдел Одесского музыкального училища (ныне – Одесский колледж искусств им.Данькевича), став одновременно художественным руководителем и главным дирижером Одесского молодежного джаз-оркестра – предмета его неустанных забот. Творил Николай Голощапов в таком качестве ровно 40 лет, выпустив значительное количество юных специалистов, влюбленных в джаз.

Николай Голощапов проявлял удивительную работоспособность и творческую энергию. Посудите сами: занимаясь совсем не простой работой заведующего отделом училища и художественного руководителя учебного оркестра, в течение четырнадцати лет (1983-1997 г.г.) он являлся президентом Одесского джаз-клуба, художественным руководителем двух одесских джазовых фестивалей памяти Л.О.Утесова (1991, 1995 г.г.). Его оркестр – лауреат Республиканских конкурсов 1986 и 1987 г.г., а также многих международных джаз-фестивалей. Следует отметить, что ни на день не прекращаeтся творческий рост этого очень интересного коллектива.

Значительное внимание Николай Яковлевич уделял совсем юному поколению почитателей джаза, и не случайно его назначали председателем жюри I-VI Meждународных детских джазовых конкурсов памяти Леонида Утёсова.

Последние два года Николай Яковлевич возглавлял Государственную комиссию на выпускных экзаменах в Музыкальной академии им. Неждановой…

…Поймал себя на безумной мысли: а не позвонить ли Голощапову и не напомнить ли ему…

Все!

Уже никогда не позвоню я своему ближайшему другу, не услышу его всегда доброжелательное, оптимистичное приветствие, не смогу обменяться с ним шутливыми колкостями…

Знаю точно: Голощапов находится на дороге в Рай.

Всей своей жизнью он заслужил это последнее путешествие…

Анатолий Горбатюк,
член Президентского совета ВКО

Всемирный клуб одесситов скорбит...

Мы выражаем глубочайшие соболезнования семье, близким, друзьям, коллегам, ученикам, поклонникам прекрасного человека, прерасного музыканта, прекрасного педагога, прекрасного друга...

Вечная светлая память, дорогой Николай Яковлевич...

К оглавлению

Правдивая история о «грибке» на Австрийском пляже

Истина философа отличается тем,
что она достигается рассуждением.
Уильям Джемс (1842 – 1910),
американский философ и психолог,

…Первым делом, слово «грибок» в названии очерка я взял в кавычки, потому что без них все название приобретало какой-то тревожный, явно санитарно-эпидемиологический характер. А с кавычками – другое дело, каждому станет понятно, что речь идет о сооружении, защищающем человека от солнечных лучей. Правда, некоторые рисковые люди подобное устройство использовали и для укрытия от дождя, что делать, конечно же, нельзя, тем более, если это касается территории, соседствующей с морем: при грозе молния таких умников не щадит…

Ну а теперь – по сути дела. «Австрийский пляж» К.Г.Паустовского я прочел, будучи студентом, и был, натурально, в восторге. Недавно, перечитывая этого влюбленного в Одессу писателя, в том же «Австрийском пляже», обнаружил несколько фраз, заставивших меня рассмеяться. Вот они: «До этого пляжа идти из города было дальше, чем до большого Ланжероновского. Поэтому на Австрийский пляж ходили только любители безлюдья. А может быть, и любители той морской старины, какая сохранилась главным образом на гравюрах в пожелтевших журналах».

Как жаль, что не мог заглянуть хотя бы лет на двадцать пять вперед Константин Георгиевич! Во все времена этот совсем небольшой, какой-то очень уютный пляж, находившийся с лета 1944 года на режимной территории Одесского морского порта, с удовольствием посещали его работники, которые ни к отшельникам, ни к коллекционерам «пожелтевших журналов» (в своей основной массе) никак не относились. Вот и я, поступив на работу в ремстройуправление порта, впервые посетил это благословенное место летом 1964-го. Австрийский пляж с его великолепным мелкозернистым песком и пологим входом в воду с удовольствием посещали и руководящие работники порта.

…Когда спадал летний зной, сюда после проведения селекторного совещания приходил молодой, по-спортивному подтянутый начальник порта Олег Константинович Томас с красавицей женой Ольгой Петровной, такие же молодые начальники механизаций 1-го и 2-го погрузрайонов балагур Владимир Бибаев и Борис Двоеглазов, иногда приходили представители старшего поколения: главный инженер порта Михаил Акиндинович Калин, начальник отдела механизации порта Владимир Соломонович Турецкий… Кстати, Михаил Акиндинович, соблюдая жесткую конспирацию, приходил на пляж не один, и не с супругой Марией Федоровной, а… как бы это дипломатично донести… с миловидной знакомой, которая работала сестрой-хозяйкой портовой поликлиники. На пляж они приходили порознь и как бы случайно оказывались рядом. Напрасно они так: весь мощный трудовой коллектив портовиков был осведомлен об этом «долгоиграющем» романе. Более того, все знала и уважаемая Мария Федоровна. Короче говоря, все участники этого «треугольника» вели себя достойно, а о «болельщиках», причем, с обеих сторон – и говорить не приходится. С тех пор прошло более пяти десятков лет, никого из участников этих захватывающих событий давно нет среди нас, потому Автор и позволил себе это небольшое лирическое отступление…

Несмотря на присутствие руководства, атмосфера на пляже была самая демократическая, но единственный пляжный грибок безоговорочно предоставляли семье начальника порта: Олега Константиновича (он стал начальником крупнейшего в Советском Союзе порта в тридцатидвухлетнем возрасте) безмерно уважали…

Вот о «грибке» хочется рассказать особо. Каким-то совершенно невероятным образом, это старенькое, слегка покосившееся солнцезащитное «сооружение» сумело сохраниться еще с довоенного времени. Из сожженного, что называется, «дотла» войной порта жители «Канавы» тащили каждую сохранившуюся щепку, а грибок не тронули! Нет, кроме шуток, вы только представьте себе: в смутное время румынской оккупации, когда за одну короткую ночь исчезала мощная деревянная оторочка причала или целый пирс (одесситы нуждались в топливе!), в это самое время, как фурункул на каком-нибудь видном месте, на виду всего порта стоит себе старенький деревянный «грибок». Чудеса, да и только!..

Однажды Олег Константинович подозвал меня и еще одного находившегося на пляже прораба РСУ Анатолия Кравченко (кстати, будущего главного инженера порта) и, похлопав по грибку, сказал:

– Он, этот ветеран, заслуживает самого внимательного отношения к себе. Приведите его в порядок, подкрасьте и в дальнейшем следите за его состоянием. Передайте эту мою просьбу Элле Петровне*.

– А может быть, новый поставить? – робко предложил Кравченко. – Он ведь уже на ладан дышит…

– Э нет, в том-то и фокус, чтобы старый сохранить. Это же настоящая реликвия!..

…Менялись начальники порта, менялось руководство ремонтно-строительного управления, но грибок-ветеран каждый год ремонтировался и окрашивался – пока не пришли на Австрийский пляж мощные скреперы и экскаваторы. На этом закончилась долгая жизнь Австрийского пляжа и его единственной реликвии – старенького пляжного «грибка». А на их месте вскоре возник контейнерный терминал. Прямо как в вспомнившемся почему-то старом анекдоте про чукчу, встречавшего цивилизацию…

…Будучи членом редакционной коллегии «Морской энциклопедии Одессы» (она увидела свет в 2012 году), среди прочих очерков я предложил и небольшую справку («капсулу») о «грибке». Предложил и… испугался: а вдруг не поверят в мой совершенно правдивый рассказ? Тут же успокоил себя: смотри, сколько живых свидетелей: и лучший в когорте самых выдающихся начальников порта Николай Пантелеймонович Павлюк (ныне – Почетный президент Одесского морского порта), и упомянутый Анатолий Васильевич Кравченко, мой самый близкий друг, несколько десятков лет проработавший главным инженером порта и проведший под руководством Павлюка несколько важнейших реконструкций, оставивших порт не только «на плаву», но и сделавших его высоко-прибыльным, самым современным предприятием, и старейший работник ремстройуправления порта прораб электроучастка Владимир Григорьевич Яворовский, честнейший человек, совесть коллектива портовых строителей, страшно переживавший из-за отсутствия у него специального образования. Посмотрел бы он сегодня, с каким образованием работают руководители морской отрасли…

Прошло с момента издания «Энциклопедии…» всего восемь лет, а уже нет среди нас ни Анатолия Кравченко, ни Владимира Яворовского. Олег Константинович Томас, талантливый организатор производства и прекрасный человек, вынужден был последнее время трудиться не в порту или пароходстве, а в проектной организации – так распорядилась бессердечная партийная «верхушка». Что и сыграло главенствующую роль в добровольном уходе Томаса из жизни в 1989 году…

Но хватит о грустном! Очевидно, Читатель почувствовал, куда клонит Автор: мол, кроме Николая Пантелеймоновича Павлюка и его, некому больше что-либо рассказать о славном Одесском порте, вернее, о том, что от него осталось? А вот и неправда ваша! Как можно забыть о выдающемся «гидротехе», как называли себя первостроители Одесского порта, докторе технических наук, профессоре Михаиле Борисовиче Пойзнере, которого вся Одесса знает как талантливого писателя-исследователя, знатного коллекционера и просто одессита, как говорится, до мозга костей?! Руководство Одесской мэрии, словно очнувшись после длительного летаргического сна, только сейчас присвоило Мише звание Почетный гражданин Одессы! Он, Пойзнер, знает о сегодняшнем порте и его сооружениях все!

Так что, уважаемый Читатель, если возникнет вопрос, связанный с историей Одесского порта, а меня поблизости не окажется, смело обращайся к одному из Почетных – Николаю Павлюку или Михаилу Пойзнеру. Обещаю толковый и взвешенный ответ на любой каверзный вопрос…

Анатолий Горбатюк

К оглавлению

С кладбищами Одессе не везет. Или кладбищам с Одессой?... Бездумно уничтоженное Первое христианское кладбище. Безвозвратно утерянные Старое и Второе еврейские кладбища. Старинные фамильные склепы и памятники, могилы первопоселенцев и первостроителей, захоронения выдающихся одесситов,– «все погребено в безлюдьи окаянном». Не поклониться, не покаяться. Да что там, – взять нынешний Некрополь Одессы. Кто сегодня заботится о его сохранении – кучка энтузиастов, свято верящих, что это нужно – Городу, потомкам, истории…

«Любовь к отеческим гробам»

В понимании обывателей, кладбище – мрачное место связанное со смертью. Может, потому большинство захоронений знаковых для Одессы личностей на Втором городском христианском кладбище Одессы сегодня находятся в плачевном состоянии: надгробия скрыты под большим слоем земли и мусора, дороги к ним заросли бурьяном, а большинство семейных склепов превратились в ночлежки для бездомных. Настоящий заповедник уникальной истории и культуры нашего города медленно погружается в забвение.

Но такие значимые погосты, как Второе христианское, могут стать настоящими мемориальными парками и выполнять научно-просветительскую функцию. У Украины давно уже есть подобный опыт: это Лычаковское кладбище во Львове и Байковый некрополь в Киеве.

Для того, чтобы Одесский некрополь стал историко-культурным заповедником, необходимо произвести полную инвентаризацию его объектов для внесения их в реестр объектов культурного наследия Одессы. И законом защитить кладбище, обеспечив охрану и реставрацию памятников на его территории. Именно так сделали в Киеве и Львове и проводят экскурсии, создают целые туристические маршруты, прибыль от которых идет на поддержание территории в ухоженном состоянии. В чем Одесса-то уступает этим городам?

Чтобы спасти это уникальное место, три года назад волонтеры Общественной организации «Мой дом Одесса» инициировали создание на территории кладбища Историко-культурного заповедника. Но мы не пионеры, а продолжатели этого благородного дела.

Еще 12 лет назад одесские краеведы Инна Арутюнова, Виктор Головань, Наталья Панасенко и Роман Шувалов провели большую исследовательскую работу и составили «Список памятников истории и искусства на 2-ом городском кладбище, включенных в реестр памятников решениями Одесского облисполкома». Однако на сегодняшний день большая часть памятников из этого списка уже уничтожена. Поэтому в процессе инвентаризации волонтеры ОО «Мой дом Одесса» собственными силами восстанавливают заброшенные могилы знаковых для города личностей.

Нас интересуют не только уникальные надгробные скульптуры XIX – первой половины XX века, но и более скромные на вид захоронения людей, оставивших значимый след в истории Одессы.

Первым, буквально выкопанным из-под земли и отреставрированым на личные средства наших ребят стало захоронение одного из ярких представителей южнорусской школы живописи Павла Волокидина.

«Когда полгода назад мы впервые увидели его могилу, памятник и плита на надгробии настолько глубоко ушли под землю, что их пришлось буквально смысле выкапывать, чтобы прочитать надпись. Территория 22 участка Второго городского христианского кладбища, где лежат бок о бок знаменитые художники, профессора и деятели кино, была так завалена мусором, что на расчистку у нас ушло несколько дней»,– рассказывают волонтеры.

На поиски этого захоронения нас вдохновил одесский краевед и писатель Олег Губарь. Именно Олег Иосифович рассказал о печальном состоянии могилы и подробностях жизни известного художника.

Павел Волокидин был выпускником Одесской рисовальной школы, членом Товарищества Южно-русских художников, профессором Одесского художественного института. После отъезда П.Нилуса и И.Бунина из Одессы, Волокидин занимал мастерскую во флигеле знаменитого дома Буковецкого на ул. Княжеской (бывшую мастерскую Нилуса). Редкая одаренность, широкая эрудиция, простота в общении блестящего мастера пейзажей притягивали в этот дом его учеников, молодых художников: Н. Шелюто, П. Пархета, Е. Кибрика, В. Лазурского. Работы художника сегодня хранятся в Одесском художественном музее. Павел Гаврилович Волокидин был и талантливым портретистом. Благодаря ему мы знаем, как выглядел, например, Александр Дерибас, чей памятник на Втором Христианском кладбище тоже был недавно восстановлен силами энтузиастов.

Теперь надгробная плита художнику Павлу Волокидину отшлифована, по периметру обложена плиткой, а табличка и крест отреставрированы.

Следом волонтеры восстановили еще одно захоронение знаковой дл Одессы личности – легендарного архитектора Федора Нестурха. Вместо разрушенной и ушедшей под землю плиты появилось скромное надгробие «Одесскому зодчему от благодарных одесситов!»

В 1902 году Фёдор Нестурх возглавил Одесское архитектурное бюро, и следующие 20 лет он занимал должность главного архитектора города. Его первым одесским проектом стало здание для первой в империи Станция скорой помощи. Далее Нестурх разработал проект величественного здания для Городской публичной библиотеки на улице Пастера, с большим читальным залом и вместительным книгохранилищем. По чертежам Ф.Нестурха были возведены: городская психиатрическая больница на Слободке и больничный городок на нынешней улице Леонтовича. Здания в стиле неоренессанса частично сохранены до наших дней. Грязелечебницы на Хаджибеевском лимане, купальни на Фонтане, реставрация Украинского театра на Пастера и фруктовый пассаж Привоза – все это он, Федор Нестурх.

Когда ты любишь свой город и его историю, начав хорошее дело – остановиться сложно, вот и мы не смогли. И теперь всем нам, любящим Одессу и чтящим ее великих детей, больше не будет стыдно за заброшенный и разрушенный палисад сестер Витте. Отреставрированные белоснежные памятники снова напоминают горожанам о «Белом цветке» и благородных учредительницах Одесского общества борьбы с туберкулезом.

Это их усилиями в 1912 году в Одессе появился противотуберкулезный санаторий «Белый цветок», открыта амбулатория для больных туберкулезом на Нежинской, 64 . Сестры жертвовали значительные суммы денег и переводили личные средства и доходы на нужды благотворительных обществ города.

Палисад сестер Софьи и Ольги Витте – стал третьей работой по восстановлению захоронений исторических личностей на счету ОО «Мой Дом Одесса». Реставрацию удалось осуществить на личные средства волонтеров и неравнодушных одесситов, откликнувшихся на наш призыв в социальных сетях. Сумма, к слову, вполне приемлемая, и если бы бизнесмены и политики Одессы всего один раз вместо обеда в ресторане пожертвовали деньги на выдающихся одесситов, то Второе Христианское кладбище превратилось бы в приличный парк исторической памяти.

Тем не менее, совсем скоро будет готов четвертый, наверное, самый сложный объект – палисад Варвары и Ольги Кандыба.

При инвентаризации и описи первого участка кладбища случайно под свалкой мусора, кирпичей, плит и надгробий с других могил было обнаружено старое захоронение. Расчистив его, мы добрались до двух сохранившихся из трех надгробий и прочли фамилию – Варвара Петровна Кандыба.

Дама в роскошном платье на фото некогда была начальницей Одесского института благородных девиц и бессменно занимала эту должность около 30 лет, видимо, до момента закрытия этого учебного заведения в период между 1917 и 1920 годами. На вид ей более 60, и если учесть, что родилась Варвара Петровна в 1853 году, можно предположить, что фотография сделана, примерно, в 1910 году.

Рожденная в семье барона Платона Фредерикса, она состояла фрейлиной высочайшего двора, в начале 1870-х вышла замуж за Владимира Тимофеевича Кандыбу, бравого офицера, участвовавшего в русско-турецкой войне 1877-1878 гг. и вышедшего в отставку в чине генерал-майора в 1906 г.

Скончалась В.П. Кандыба в 1932 г. Ее родной брат барон В.П. Фредерикс был женат на племяннице Г.Г. Маразли З.С. Сафоновой, а их сын впоследствии стал бароном Фредериксом-Маразли и наследником состояния Григория Григорьевича.

Из трех дочерей В. Кандыбы две избрали преподавательскую карьеру: Варвара Владимировна была надзирательницей Одесской женской гимназии А.И. Бракенгейнер, а Ольга Владимировна, чье захоронение находится под второй плитой,– надзирательницей женской гимназии Е.С. Пашковской.

В 1907 г. О.В. Кандыба открыла на ул. Херсонской, 17 (ныне – Пастера), собственную гимназию, ныне известную, как школа № 105. Есть сведения, что Ольга Владимировна Кандыба работала и после революции в своей бывшей гимназии преподавателем.

Мы благодарны краеведам Анатолию Дроздовскому и Еве Красновой, которые, узнав о реставрации палисада, не только внесли пожертвование, но и предоставили единственную сохранившуюся фотографию Ольги Кандыбы, уже занявшую место на отреставрированном надгробии.

К сожалению, людей, средств и сил для нашей работы катастрофически не хватает. Путь к нашей цели долог и тернист. По подсчетам волонтеров, такими темпами на инвентаризацию у нас может уйти 10 лет. Но этих 10 лет у Одессы нет.

Какое захоронение будет отреставрированно следующим, не скажу, но оно обязательно будет. Да, и мы надеемся привлечь к нашему проекту не только неравнодушных горожан, но национальные общества Одессы, а также потомков знаменитых одесситов, живущих за границей.

Татьяна Войтенко
пресс-секретарь ОО «Мой дом Одесса»

Друзья, одесситы, все те, кому небезразлично славное прошлое Одессы и кто хотел бы присоединиться к работе волонтеров ОО «Мой Дом Одесса» по сохранению памятников известных исторических личностей на Втором городском христианском кладбище Одессы». Вы можете принять участие в сборе средств. Мы будем рады любой помощи. А у вас появится возможность, отказав себе в одной чашке кофе на веранде ресторанчика, внести ваш личный вклад в сохранение исторического наследия. Деньги можно перечислить на карту 5168 7554 5222 3882 – Аверьянова Татьяна Игоревна.

К оглавлению

Москва – Одесса

Памяти моего дедушки участника ВОВ,
капитана дальнего плавания,
Дьякова Валентина Георгиевича

Екатерина БезпаловаНе знаю, как всё точно обстояло на самом деле, но мне представляется, что могло быть как-то так.

”Москва, 1938 год

Мишка протянул мне какую-то книжку, а я с тоской пнул ему наш боевой мяч. И. Ильф и Е.Петров. Том 2. Мишкины глаза светились от азарта.

– Ты обязан это прочитать! Там всего четыре тома, два я уже прочёл,– сказал он мне. –За ночь и за день успеешь, а я послезавтра заскочу к тебе и обсудим. Всё, давай, герой, не болей! До скорого.

Мне показалось, что в его словах был слышен лёгкий оттенок приключенческого заговора, и что все дело было в книжке. Он деловито натянул набекрень кепку, подкатал свои брюки на манер футбольных трусов, крепко прижал к груди наш старый мяч и рванул вниз по улице в сторону нового футбольного поля. Я с тоской посмотрел Мишке вслед, потом на книжку и похромал на свой балкон. На душе скребли кошки, дождь был смешной помехой для нашего дворового футбола. Я отложил недочитанную историю про Гаврика и Петю и лениво открыл Мишкину книжку…»

По жестяной крыше барабанил тёплый летний дождь, слёзы накатывались на глаза почти естественно. Валик злился на себя и на свою опухшую ногу. Вчерашний удачный пас привёл его команду к победе и серьёзному растяжению связок. Занятия в школе закончились, но долгожданные каникулы были испорчены, едва успев начаться. Для 14-летнего мальчишки опухшая нога не была бы такой уж большой бедой в начале каникул, если бы не другая беда длиной во всё лето. Имя основной беды было Загорск. В среду Валику предстояло, как обычно, отправиться на всё лето к тётке. Загорск, ещё именуемый его жителями Сергиевым Посадом, манил летом многих отдохнуть от московской суеты, вдали от городского шума на лоне природы с семьей. Но Валик ничего прекрасного не видел в летнем Загорске, который сулил ему лишь тёткину душевную стряпню и бесконечную провинциальную скукотищу.

После развода родителей Валика его сестра Калерия осталась жить с мамой, а Валик – с отцом. Воспоминания детства у них сложились разные. Сестра вспоминала маму как хрупкую и нежную женщину, жившую в постоянной усталости и испытывавшую вечную материальную нужду. У мамы были всегда холодные руки и ноги, и она очень тяжело вставала по утрам, чтобы идти на работу на почту. Валентин почти не помнил маму, но знал, что мамино дворянское происхождение и манеры помешали ей остаться женой красного офицера, поскольку её непролетарские корни препятствовали его успешной и стремительной карьере. Валик слышал что-то про предка по фамилии Апраксин: мама сетовала, что тот был заядлым картёжником, проигравшим всё их состояние, к глубокому сожалению родственников, выкупивших его из долговой тюрьмы. Может, поэтому Валику строго-настрого запрещали прикасаться к игральным картам. Позже он объяснял развод родителей тем, что отец очень любил женщин и честно женился на тех, кого любил особенно сильно. Для отца Валик не стал обузой, поскольку большей частью жил в интернате, а летом – с тётками. И всё бы в его жизни могло бы сложиться иначе, если бы не сосед Мишка, а еще Ильф и Петров с Катаевым, Ж.Верн, Д. Лондон и Д.Конрад.

Валик открыл книжку там, где был загнут уголок. Глаза скользнули по тексту и остановились на том, что настоящая жизнь пролетела мимо, радостно трубя и сверкая лаковыми крыльями. Тоскливо вздохнув, он сразу подумал о Загорске. Настоящая жизнь, ну, не в Загорске же она. Там сверкают лишь купола церквей, а не крылья…Лаковые крылья – это забавно, но не про Загорск точно. Какая она, настоящая жизнь? Он забрался на диван и решил читать, как положено, с начала.

Пешеходов надо любить. Пешеходы составляют большую часть человечества. Мало того – лучшую его часть. Пешеходы создали мир. Это они построили города, возвели многоэтажные здания, провели канализацию и водопровод, замостили улицы и осветили их электрическими лампами. Это они распространили культуру по всему свету, изобрели книгопечатание, выдумали порох, перебросили мосты через реки, расшифровали египетские иероглифы, ввели в употребление безопасную бритву, уничтожили торговлю рабами и установили, что из бобов сои можно изготовить вкусных питательных блюд.

И когда все было готово, когда родная планета приняла сравнительно благоустроенный вид, появились автомобилисты.

Надо заметить, что автомобиль тоже был изобретен пешеходом. Но автомобилисты об этом как-то сразу забыли. Кротких и умных пешеходов стали давить. Улицы, созданные пешеходами, перешли во власть автомобилистов. Мостовые стали вдвое шире, тротуары сузились до размера табачной бандероли. И пешеходы стали испуганно жаться к стенам домов.

В большом городе пешеходы ведут мученическую жизнь. Для них ввели некое транспортное гетто. Им разрешают переходить улицы только на перекрестках, то есть именно в тех местах, где движение сильнее всего и где волосок, на котором обычно висит жизнь пешехода, легче всего оборвать……

Любопытно было, чем Мишку тронула эта, на первый взгляд, нудная книжка о пешеходах и автомобилистах. Сначала он читал, пропуская целые абзацы, скорее не читал, а перелистывал страницы. Но вскоре стал читать медленнее, будто Остап Бендер вещал не только Шуре Балаганову и Паниковскому, но и самому Валику. Страница за страницей – и он окончательно увлёкся. От Бендера он впервые услышал о Рио-де-Жанейро, но уже через несколько часов был полностью заворожен этим манящим и не по-московски тёплым городом. Мечта Великого Комбинатора быстро стала родной и Валику. Мысленно он уже ехал с ним на Антилопе-Гну в Рио-Де-Жанейро, но провалился в сон, где гулял по белому песку Копакабаны под марш рыбаков, напевая на родном русском языке: «Я начал жизнь в трущобах городских…», хотя мелодия эта будет написана лишь через четверть века, а русские слова появятся ещё позже.

Утром нога уже почти не болела, отъезд в Загорск приближался, а мечты о Рио не отступали. Захотелось просто бежать навстречу своей мечте. Сесть в автомобиль, или на поезд, а лучше на пароход, но непременно сбежать куда-нибудь. Сбежать. Куда угодно. И точно не в Загорск. Нужно побыстрее встретиться с Мишкой и предложить сбежать вместе. Не успел Валик это подумать, как Мишка постучал в окно. Через 10 минут они уже сидели в беседке и разрабатывали план побега. Как оказалось, идея отправиться в тёплые края родилась в их головах почти одновременно, но Мишка успел спланировать всё до мельчайших деталей, включая пункт назначения. Нет, не Рио-де-Жанейро. Это была Одесса. Мишка был настолько убеждён, что Одесса совсем не хуже Рио, что легко смог в этом убедить и своего друга. Главным аргументом было то, что в Рио пароходом можно добраться только из Одессы.

Одессой Мишка болел давно. Каждое лето он ездил туда к родственникам на дачу на Фонтане. Мишка рассказывал про Чёрное море, которое на самом деле было синим, и пересказывал Валику истории своего дяди-моряка. Мишкины родители работали на Мосфильме, но всегда хвалили Одесскую кинофабрику. Хотя, скорей всего, главным аргументом в пользу Одессы была его влюблённость. Одесса манила друга, потому что там жила Гуля, его первая любовь. Мишка по-настоящему влюбился в Гулю, приезжавшую ненадолго в Москву и запавшую ему в душу. Девочка рассказывала ему, как снималась в Одессе в кино. Он писал письма Гуле Королёвой, на тот адрес, который она оставила ему. Ответ пришел лишь однажды, но он тешил себя надеждами, что если поедет в Одессу и поступит на Одесскую кинофабрику, то они обязательно встретятся снова. Это придавало Мишкиной затее побега в Одессу безграничную значимость.

– Короче, Валик, есть у меня план. И мне нужно только твоё безоговорочное согласие. Твои тётки ведь не против, зовут тебя приехать к ним в Загорск с другом. А друг – это я! Мои родители в отъезде, а с бабушкой я уже договорился. Завтра вместо электрички в Загорск мы садимся на поезд, отправляющийся в Одессу. Деньги на дорогу я уже скопил, проводнику знакомому знаю что наврать, почему еду не с родителями, а с тобой. В конце концов, я же будущий великий режиссер Мосфильма и великий комбинатор! Нам главное вырваться отсюда, а там не пропадём!

Валик был в такой эйфории, что безоговорочное согласие последовало незамедлительно. Он сказал «поехали!» и махнул рукой.

– А дальше все просто. Мы поступаем на кинофабрику, я – на режиссерское дело, а из тебя выйдет хороший актер! Будешь известным, как Утесов! Ну, и там есть ещё и Мореходка! Ты, кажется, хотел быть моряком. Захочешь – будешь ты, Валентин Георгиевич, Лордом Джимом, Капитаном Грантом или Диком Сэндом! Ты со мной?

— Какой же вы негодяй, Негоро!

— Негоро?! О нет, я не Негоро! Я капитан Себастьян Перейра! Торговец чёрным деревом! Негоциант! Компаньон великого Альвеса!

– Мишка, я с тобой! Я еду! Как еду - не знаю, не знаю, но еду!

Часто детские мечты и планы лопаются, как мыльные пузыри. Но в нашем случае Валик больше всего на свете хотел избежать Загорска, а Мишка – попасть на Одесскую кинофабрику и стать режиссёром. Их желания были настолько сильны, что в поезде Москва-Одесса не могло не оказаться места для двух сорванцов. И вот они, устроившись вдвоём на верхней полке, грезили тем, что их ждет. Валик гнал от себя мысли о том, что будет, когда отец узнает, что он сбежал. Ведь ничего страшнее гнева отца быть не может. Так ему казалось, пока он не заснул.

Убаюкивающий тук-тук, тук-тук, тук-тук сменила глухая тишина. Оглушающая тишина. Валик не пытался плыть, а лишь едва удерживался на плаву. Вода была ледяной, алые волны были окрашены в чёрный цвет ночи лишь у горизонта. Его товарищи были рядом, но их тела приняли жуткие противоестественные позы, в их глазах застыл ужас. Он хотел крикнуть, но голос потонул в серо-багровой дымке, окутавшей чёрно-алое море. Зарево торпедированного судна растворялось в темноте. Очертания берегов казались недостижимо далёкими. На крик уже не хватало сил. Валика затягивала ледяная пучина Чёрного моря. Внезапно он ухватился за чью-то руку. Он узнал руку друга, но рука тянула его вниз. Валик был в адском котле. Кровавый человеческий суп. Чудовищная похлёбка каннибала. Оглушительная тишина рухнула в безграничную тьму. Не мог Валик определить, что за берега были на горизонте – Одессы, Кавказа, Севастополя. Не мог знать, что такое «Фабрициус», торпедная атака, контузия, плеврит. Не догадывался, что скоро станет курсантом Одесского мореходного училища и вместе с другими мальчишками морским десантом будет брошен на фронт защищать берега большой советской Родины. Не знал, что однажды его училище назовут в честь Александра Маринеско, но оно так и останется средней Мореходкой, а в Одессе откроется и высшая Мореходка, и он уже капитаном пойдет ещё раз учиться уже туда, чтоб получить капитанский диплом «Вышки».

Поезд резко остановился, Валик вырвался из своего кошмарного сна. Он не мог предположить, что сон был вещим. Сердце выпрыгивало от трепета и ужаса, но через несколько минут услышал опять размеренный тук-тук, тук-тук, тук-тук. И был счастлив, что это не его сердце, а колеса и шпалы железной дороги. Мишка посапывал рядом со счастливой геройской улыбкой на лице. Через несколько минут поезд тронулся, тук-тук, тук-тук, тук-тук, и снова унёс Валика куда-то далеко из вагона. Опять была ночь, тишина, нарушаемая судовыми гонгами и гудками. Очертания берегов. Створные огни. Маяк. Густой туман. Черное-черное море. Звезд не видно, но небо мирное, и на берегу нет войны. Тук-тук, тук-тук, тук-тук… Яркое солнце, пальмы, яркие витрины, загорелые тела, тропические цветы, звуки танго, сигары, трубки, виски… Куба, Бразилия, Тайвань… Тук-тук, тук-тук, тук-тук… Порт, краны, швартовые концы, грузчики, пьющие на причале дешевое кьянти из больших плетеных бутылок, мотороллеры, пицца, спагетти, дворцы и фонтаны в пышном барокко, каналы, мосты, гондолы… Тук-тук, тук-тук, тук-тук…. Красные флаги, парады, гордость за страну-победительницу, боль за тех, кто не видит, что их подвиг сделал счастливыми миллионы, красные гвоздики, «Прощание славянки», пионерские галстуки, белые банты, пролетарии-всех-стран-соединяйтесь...Тук-тук, тук-тук, тук-тук, тук-тук, тук-тук, тук-тук, тук-тук, тук-тук, тук-тук, тук-тук, тук-тук, тук-тук, тук-тук, тук-тук, тук-тук, тук-тук…

Сказочные непонятные сны в странную ночь, определившую всю последующую жизнь. Сотни километров железной дороги до Одессы, тысячи морских миль и тысячи шагов по дороге жизни, выбранной самостоятельно.

А пока все спокойно спали. И в Загорске, и в Москве, и в Одессе, и вагоне поезда Москва-Одесса. Никто не знал и не мог предположить, какие испытания и приключения приготовила Валику жизнь.

Валик не мог себе представить завтрашний день. Он не знал, как выглядит перрон одесского вокзала, как пахнет море, порт, акация, где находится Кинофабрика, Мореходка, Потемкинская лестница Эйзенштейна, Большой Фонтан, Аркадия. А о том, что скоро будет самая страшная война, не знал не только Валик, но вообще никто из тех, кто ехал в поезде или встречал родных на вокзале тогда ещё просто Одессы, без почётного Города-Героя. Валик не знал, что Мишка провалит свой экзамен, вернётся в Москву и станет там режиссёром, а сам Валик останется в Одессе навсегда, чтобы пройти войну и защищать свою Родину, встретить здесь свою любовь, стать мужем, отцом и дедушкой. И, конечно, моряком, чтоб попасть в Рио-де-Жанейро, познакомиться со многими интересными людьми, обрести друзей, вместе с ними восстанавливать разрушенную войной страну, строить светлое будущее для новых поколений.

И дышать Одессой до последнего вздоха.

Екатерина Безпалова

К оглавлению

Забытые имена

Бабушкины картины

Сколько удивительных историй хранят старые одесские дворы! Большая их часть оказывается погребенной под слоем времени. Но некоторые, волей случая, неожиданно всплывают из прошлого, как, например, история, о которой я хочу рассказать.

Однажды, увешанная мольбертами, я неслась домой через свой старый одесский дворик. Тут меня обгоняет сосед. Как зовут – не знаю, чем занимается – не знаю (говорят, что раньше одесские дворы были иными). Не сбавляя скорости, сосед интересуется: «Мольберты? Рисуете?– и добавляет: – У меня бабушка тоже рисовала, была членом Союза художников, после нее осталось несколько картин, из ткани». Я торможу соседа и начинаю расспрашивать: «Что значит из ткани?» Он попытался объяснить, ничего не поняла. И сосед отправился домой, за семейными реликвиями. Увиденное ввело меня в замешательство и восторг: современные художники-прикладники делают работы, выкладывая под стекло рисунок из цветной шерсти. У соседа сохранилась аналогичная бабушкина работа, выполненная в подобной технике. Но две другие – что-то невероятное: рисунок «накидан» из разноцветных и разных по фактуре лоскутков, местами отстающих от полотна, – и возникает четкое ощущение, что изображение «дышит».

Кроме работ из ткани сосед показал удивительную графику бабушки-художницы. Слово за слово, выяснилось, что соседа зовут Богдан Лосиков, а его бабушку звали Лидией Александровной Лосиковой. Она была коренной одесситкой, родилась в 1913 году и прожила долгую, непростую, похожую на киносюжет, жизнь.

У родителей юной Лидии Федоровой, очевидно, были большие планы на будущее дочки. И в ее жизни все было вначале похоже на сказку. Семья жила в престижном доме на Маразлиевской. Отец работал инженером и вполне обеспечивал семью, позволяя матери Лидии всецело посвящать себя детям. В доме была своя кухарка, помогала гувернантка. Детей обучали итальянскому, французскому и немецкому языкам. Раз в неделю, а то и два, вся семья ходила в Оперу, вела размеренный светский образ жизни.

А потом случилась революция. Первыми в Одессу пришли белые и расстреляли одного из братьев Лидии Александровны. Белые ушли – пришли красные и расстреляли второго брата. Жизнь пошла кувырком. В ней поменялось все! Уже не было того прежнего большого уютного дома, большой дружной семьи. Но шло время. И девочка, окончив гимназию (сегодня это 43-я школа на улице Гоголя), выросла. Известно, что в 37-ом Лидия Александровна вышла замуж, через год у нее родился сын – вроде как все налаживалось. До войны оставалось еще несколько насыщенных и счастливых лет, наполненных молодостью, любовью и планами. Теперь, подписывая свои работы, Лидия Александровна к девичьей фамилии прибавляла фамилию мужа: Федорова-Симонова. Что случилось во время войны с супругом, неизвестно. Лидия же Александровна вместе с сыном осталась в оккупированной Одессе. Не бедствовала – в центре у нее был большой магазин. И, наверное, будущее ей, как и в детстве, вновь виделось сказочным. Но, все оказалось иначе: город вот-вот должны были освободить красные. Понимая, что ее ждет, Лидия Александровна бежала в Румынию. Но и там не спаслась. Ее арестовали и отправили для разбирательства в Москву. Лидия Александровна была молода и красива – жизнь продолжалась, а сердце не выбирало время и место любви. Своего второго мужа –Лосикова Лидия Александровна встретила во время следования в Москву. Определенно, счастье было на ее стороне, причем, не только в делах любовных. При расследовании дела Федоровой-Симоновой неожиданно стало известно, что часть выручки из ее магазина передавалась в одесское подполье. И, несмотря на то, что Лидия Александровна об этом ничего не знала, из-под ареста ее освободили и все обвинения сняли. В Одессу она уже вернулась Лосиковой и, хотя в ее жизни был еще один официальный брак, до конца так и осталась на этой фамилии.

Третий муж Лидии Александровны был латышом, его звали Жаном Францевичем. Как высококлассного специалиста по художественной части его пригласили на завод «Большевик» и сразу же выделили квартиру в Красном переулке. Лидия Александровна тоже работала на заводе «Большевик». Там они познакомились, полюбили друг в друга и поженились. Жан Францевич умер в 1973 году, оставив Лидию Александровну уже не молодой, но все еще красивой вдовой. Она по-прежнему занималась изобразительным искусством, интересовалась театром, в ее окружение была творческая интеллигенция. Ее последний, гражданский муж, тоже был натурой творческой: увлекался резьбой по дереву, за что друзья прозвали его Дятлом.

Лидия Александровна дожила до 85 лет. Богдан, вспоминая о бабушке, говорит, что до конца жизни она сохранила манеры и красоту, что самым страшным ругательством в ее лексиконе было слово подлец…

В конце ноября, если обстоятельства вновь не вмешаются в наши планы, во Всемирном клубе одесситов пройдет выставка работ Лидии Александровны Лосиковой. Возможно, к этому времени скудные сведения о ее жизни пополнятся новыми фактами и подробностями.

Ирина Вишневская

 

От редакции: чужая судьба – потемки. Но смущают люди, которые припеваючи жили при румынах. Понятно, что жить людям надо было. Правильней, выживать. Не они себя загнали в оккупацию. Словом, много белых пятен в биографии Лидии Федоровй-Лосиковой. А может быть, наши читатели, прочтя эту удивительную историю, смогут дополнить ее собственными воспоминаниями об одесской художнице с необычной судьбой. Ждем ваших писем.

К оглавлению

  Дворы нашего детства

28 июля во дворике на Успенской, 75 яблоку не было где упасть.

Всех собрал Дедушка. Не простой, а деревянный. Точнее – вышедший из ствола нам навстречу.

Жил был двор. Уютный, небольшой. Старый – престарый.

Кто только не жил там за почти двести лет!

Пирамидальный тополь посадили первопоселенцы.

Возможно, виноград, обвивающий стены, и малинник моложе, но тоже старые.

Как одесские лестницы, ведущие из двора на балконы.

Когда-то в этом доме жили родители Олега Иосифовича Губаря, писателя и краеведа. Отсюда его отец уезжал в военное училище, а потом – на фронт. Здесь прошло его детство и юность, отсюда уходил в армию… Одна из соседок по двору вспоминала «ты ведь под этим тополем играл на своей скрипочке». Отсюда в оккупацию людей уводили в никуда.

Перестраивали подъезд, расширяли. Мешал тополь, высокий, пирамидальный.

Его срубили, но не до основания, а оставив ствол до балок подъезда.

Деревья умирают стоя.

Редко бывал Олег в этом дворе. Точнее – трижды. Когда отцу исполнилось 75 лет. Захотели проведать старый двор. Когда родился первый сын. И вот совсем недавно с Андреем Шелюгиным, зашел показать свой первый двор – источник силы.

Олег Губарь:

– Одесса всегда жила дворами. Во дворах отражается жизнь всего города. Мне было боязно сюда заходить. Тут призраки брошенных жизней. Сколько поколений одесситов тут выросло и ушло. И сам дом переходил из рук в руки. Я знаю имена всех его владельцев, которые для меня очень значимы. Я могу перечислить всех, кто здесь жил.

Глаз зацепился за стоящее мертвое дерево…

– Для меня город – это старые дома, это аура двора и лица людей, живших, живущих. Но тут я подумал – и деревья. Жизнь деревьев соизмерима с человеческой. При Ришелье Одессу засаживали акациями и этими пирамидальными тополями. А что, если на этом стволе проявятся лица. Инструменты мастера продлевают им жизнь.– это мы подслушали внутренний монолог Губаря, а может строчки из его пишущегося романа.

И Олег, и я дружим с тончайшим акварелистом, нежным человеком Валерием Сыровым. Недавно во Всемирном клубе одесситов состоялась его выставка, в которой участвовал его друг скульптор Александр Коваленко. Это самородок. Он виртуозно режет дерево, превращая его в людей, животных…

Надо ли удивляться, что, решив оживить дерево, Губарь вспомнил про Сашу Коваленко?..

Несколько суток А.Коваленко с разрешения жителей двора колдовал над стволом, без эскиза, всё подсказывало дерево. Сразу понял, что просится выйти высокий мужичок, напоминающий лицом художника Юрия Коваленко, чей день рождения отмечался в день открытия дворовой скульптуры( совпадение?). А скульптор по тому же совпадению – его однофамилец. Тельняшка. Кепка на голове. Какой не простой Дедушка.

Нет, не под сенью девушек в цвету, ошибся Пруст, под сенью Дедушек…

- А может, это Дед Мазай,– тихо спросил я скульптора Алексадра Князика.

- Какой еще Мазай – это наш одесский человек, не зайцы с ним, а кот….

 

Кот тоже появился неслучайно, в память о приходящей кошке Маркизе, жившей на два дома.

Удивительно, но дерево настояло, чтоб Коваленко вырубил еще одну фигуру – прижавшуюся к дедушке маленькую девочку, со светлым лицом. Образ НАДЕЖДЫ. И ожило срубленное дерево.

И ожил двор.

И уже есть наметки для продолжения работы. Чтобы сегодняшняя скульптура приобрела братьев и сестер в других дворах. Надо пытаться их сохранить и вносить в них жизнь.

Настаиваю на одной простой мысли. Надо не ждать праздников от государства. Нужно самим украшать нашу жизнь.

И легче станет жить под сенью Дедушек в цвету.

Евгений Голубовский


 

Вот так встреча известного одессита Олега Губаря с личным прошлым, со старожилами его квартала, дома его детства, его двора и со скульптурным искусством одесситов стала праздником для города и останется в истории Одессы как теплая солнечная страничка.

Татьяна Херсонская


 

Жизнь продолжается. В детях. В тянущемся под крышу винограде, в пробившейся сквозь асфальт мальве. В памяти, в своей боли, переплавленной в радость для других. И этот старик, проросший из старого тополя, – зримое продолжение и «Энциклопедии забытых одесситов», и книги о Первом христианском кладбище, которой Олег Губарь отдал годы. Память и любовь одного человека становится памятью обо всех. И родных, и безвестных, и забытых, и погибших – всех живших здесь. Души, из которых сложен пресловутый Гений места.

«...Но эти песни не горят, они в воздухе парят,
Чем им делают больнее, тем они сильнее».

Тем они сильнее.

Анна Голубовская


 

Во время работы над деревом скульптор нашел в теле дерева… кованый гвоздь 19-го века. Сколько видел этот гвоздь, сколько веревок на него вешали?!

Вторая жизнь срубленных деревьев. Пусть этот проект, эта ожившая идея Олега Губаря и Александра Коваленко получит дальнейшее продолжение.

К оглавлению

ПО ВОЛНЕ НАШЕЙ ПАМЯТИ…

Я не помню, в каком году она ушла. Тем более не помню число и месяц. Время стирает даты - сначала круговоротом событий, потом чередой потерь… – Это не главное, – сказала бы Инга Семеновна. Она знала - что в жизни главное… Прежде всего – Митя, сын. Ей удивительным образом удавалось любить своего ребенка не безумно, а с умом. И это давало, дало свои результаты. Парень рос и вырос самостоятельным мужчиной. Это и раньше было нелегко, а уж в наши, гендерно свободные времена, и вовсе проблематично. Была работа в ОМА – для новых поколений расшифрую: объединение музыкальных ансамблей, в которое входили музыканты, игравшие в ресторанах Одессы. И, должна заметить, – высокопрофессиональные музыканты. Работа – это ответственность и интерес к происходящим событиям и людям, эти события создающим. Инга Семеновна была знакома с каждым, знала, кто чем живет, у кого какие проблемы и всегда принимала участие в их решении.

Муж, Валера Карев, ради которого она все-таки бросила работу. Говорила, что пора пожить для себя, получить удовольствие от радости общения с любимым человеком. «Для себя» так никогда и не получилось – все, с кем сталкивала ее жизнь, могли рассчитывать на Ингу Семеновну в любой момент. Да что там – те, с кем сталкивала жизнь…Поздней ночью, в мороз и метель, она срывалась из дому с термосом горячего чая и бутербродами: возвращаясь домой, они с Валерой заметили бомжей, пытавшихся согреться у трубы отопления. Люди замерзнут до утра! Люди!!! Никогда она не делила человечество на богатых и бедных, успешных и проигравших эту жизнь, хотя к последним относилась с большим сочувствием.

Инга Семеновна Пашкова была из тех людей, без которых Одесса была бы пустой. И потому не удивительно, что именно она стала первым секретарем Михаила Жванецкого. Стала еще в те времена, когда гений писателя не был столь очевиден массам, но который безошибочно угадала в нем она. И ей этой догадки было вполне достаточно – она сначала полюбила талант, а потом и все этот талант составляющее. Все Мишины радости были ее радостями, все печали – ее печалями. Она истово заботилась о его здоровье и бережно сохраняла каждый рукописный листок, вышедший из под его пера. Она внимательно присматривалась ко всем, кто появлялся рядом со Жванецким и безошибочно определяла искренних и настоящих. Эти неминуемо становились и ее окружением. Те, кто не проходил отбор, как-то незаметно терялись, пропадали сами собой – Инга Семеновна редко ошибалась в людях, хотя прощала им многое.

Почему я вспоминаю сегодня этого замечательного человека, эту удивительную женщину? Я вспоминаю о ней не только сегодня. Но именно сейчас есть повод. Сын Инги Семеновны передал ее архив семье Жванецкого. Все с такой любовью хранившееся и систематизировавшееся вернулось к автору. Уверена, Инга Семеновна довольна таким исходом.

В день похорон было очень холодно, кажется, даже срывался снег. А на ее могиле играл великолепный трубач Аркадий Астафьев. Играл что-то очень печальное из джазовой классики – Инга любила джаз. Она вообще многое любила – музыку, людей и саму жизнь…

P.S. Инга Семеновна Пашкова ушла из жизни 3 ноября 1998 года. Похоронена на Таировском кладбище в Одессе.

Юлия Женевская

К оглавлению

«Поднять паруса!» – командуют сестры Вербы

В самый сладкий утренний сон врывается звон рынды. Юля и Леся одновременно подпрыгивают на своих койках и тут же заправляют их за собой. Мгновенно ныряют в одежду, аккуратно сложенную накануне вечером на стуле. Через мгновение они уже стоят навытяжку на кухне в полной экипировке.

Котик и Лёшик синхронно вскидывают правые руки к вискам.

– Доброе утро, матросы! – отдавая честь, приветствует их Капитан – делаем зарядку, чистим зубы, завтракаем, затем оба заступают на вахту! Все ясно?

– Так точно, кэп! – хором отвечают девочки.

– А Котик, я погляжу, у нас никак морским не станет?! Почему левый носок на два пальца ниже правого?!

– Но я торопилась… ой, торопился… – не успевает договорить запыхавшаяся Юля, как тут же слышит в ответ:

– Отставить! Вырастешь - будешь хоть разные носить. А тут имеет значение всё, каждая деталь, ты же на линейку идешь!

Но подозреваю, идея с разными носками скорее пришлась бы по душе мечтательной Лесе Вербе, занимавшейся музыкой и рисованием, ставшей впоследствии и продолжающей быть смелой, экспериментирующей художницей и ярчайшей джазовой Звездой. Гораздо вероятней, нежели системной Юле, презентация уже третьей книги которой прошла недавно в Летнем Театре в Горсаду.

В семье выдающегося капитана Анатолия Вербы существовали такие правила: первая жена капитана – яхта, первые дети капитана – матросы, а любимые дочери – экипаж готовящегося к выходу в открытый океан, полный неожиданных препятствий и порой смертельных опасностей, судна под названием «Жизнь». И для того, чтобы не просто выжить, а остаться вне зависимости от условий порядочным и ответственным человеком, а сУдно не превратить в суднО – нужна строгая дисциплина.

Капитан Анатолий Верба командовал – «Поднять паруса!» – и заставлял верить спортсменов и обычных людей, что жизнь – чудо, и ее насыщенность, яркость и полнота зависит не от счастливого случая, а только от тебя, твоей веры, терпения и трудолюбия.

В 1988 году Вербу пригласили участвовать в разработке проекта по участию советской гоночной яхты в предстоящей кругосветной гонке «Уитбред 1989/90». Он стал главным специалистом проекта, а в дальнейшем – вахтенным капитаном на «Фазиси», первой и последней советской яхте, принявшей участие в «Уитбред». Анатолий замкнул первое кольцо кругосветки и вернулся в Одессу готовить собственный одесский проект к следующей гонке «Уитбред 1993/94». Финиш почти девятимесячных тяжелейших соревнований совпадал с юбилеем любимого города. Так появилась «Одесса -200». Сначала как мечта, затем как общественная организация, объединившая единомышленников – яхтсменов, бизнесменов, журналистов.

Мечтал Капитан, конечно, о сыновьях, но у него родились две замечательные девочки. Вполне закономерно, что в какой-то момент они стали Костиком и Лёшиком и воспитывались по-спартански, как мальчишки.

Закаленные моряки верили, что женщина на борту к беде. И хотя периодически отец брал девочек на яхту, со временем стало очевидно: пока их главная вахта – здесь, на берегу. Дома. В тылу и уюте. И их задача – этот уют обеспечить.

– Поднять паруса! – командовал капитан – и на установленной для Константина и Алексея шведской стенке поднимались накрахмаленные паруса белоснежного постельного белья.

А барышни постепенно нашли каждая себя…

Юля Верба окончила Одесский морской университет по специальности – инженер-гидротехник. Работала журналистом на областном ТВ и FM-радиостанции, в журнале, ночном клубе и ивент-агентстве. 16 лет была креативным директором рекламного бюро.

Первый сборник рассказов Юли – «Молдаванское отродье» (воссозданные в здоровой ироничной атмосфере сценки из размеренной жизни Молдаванки, самого мифотворческого района Одессы) – имел невероятный успех, сейчас его с восторгом читают в разных уголках мира.

Презентация Юлиных книг превращается в настоящее шоу, погружающее зрителя в атмосферу одесской Молдаванки, потому что Вербы ко всему подходят очень тщательно, с максимальной внимательностью к атмосфере и ее составляющим. Такие презентации обязательно проходят при участии сестры, которая всегда придет на помощь со своим мощным вокалом, бесстрашием и современной яркой эстетикой

Леся Верба со стремительностью торпеды ворвалась в отечественный авангард еще в начале нулевых годов с «одеялами» в уникальной авторской текстильной технике и вокальными перфомансами. Неизвестную еще никому одесситку тут же приняли в творческое объединение «Газгольдер». Ее экспозиция была представленна на Биеннале московского современного искусства в проекте «Верю». Ее работы находятся в частных коллекциях живого классика Питера Гринуэя и топ-модели Александры Пивоваровой. Ученица джазовой Примадонны Татьяны Боевой, финалистка «Червоной руты», вокалистка первого состава «Дети Фиделя», солистка фольк-театра «Джерело», модельер, дизайнер и даже актриса. В своих работах она не боится смешивать опыт, полученный из этнографических экспедиций театра, урбанистику жизни, наследие и неповторимую харизму своих учителей.

Недавно в Одесском музее Западного и Восточного искусства прошла выставка Леси Вербы «I'M GRAND/T». Публичный проект музея был задуман до пандемии, но сегодня невероятно актуален и посвящен тем, кто оказался в такой социальной изоляции и обнулении, что нам и не снилось. Это гимн силе духа людей, которые смогли взлететь даже не с нуля, а из минуса, с уничтоженными планами, с вырванным языком и корнями – легендарным эмигрантам, прочертившим новое лицо стран, в которых они создавали будущее, воспроизводя свои глобальные идеи. Напоминание о том, что где бы вы ни были, вы привезёте с собой то, чем вы являетесь.

– Поднять паруса! – теперь командуют сестры Вербы – и паруса поднимаются к самому небу, чтобы отец мог как следует разглядеть, каких достойных личностей он вырастил.

Влада Ильинская

К оглавлению