Море

Валерий Хаит

Из книги "Пробуждение", Одесса, Изд-во "Черноморье", 1995

Валерий ХаитЛето сорок седьмого года. Даже здесь, на благословенном юге, есть нечего. Одни помидоры. А я расту. И мама решилась - стала бригадиром рыболовной артели на Бугазе.

Бугаз - в двадцати километрах от Аккермана, в то время еще сугубо рыбачий поселок. Он лежит на косе, омываемой с одной стороны Днестровским лиманом, с другой - морем. Посередине косы Днестр в него впадает. По выражению местных рыбаков, здесь гирло Днестра. Но палатки маминой артели разбиты чуть дальше, километрах в пяти от Бугаза, на пустынном морском берегу.

Рыба и помидоры - это было уже не так плохо, тем более что соли хватало.

Еще, я помню, ели яйца чаек. Гнезда их можно было найти тут же неподалеку, в перерезанной ериками и заросшей камышом болотистой местности. Мы часто ходили туда с корзинами, и я помню, как однажды, уйдя от всех в сторону, вдруг обнаружил целую россыпь чаячьих гнезд. День гудел зноем, летали стрекозы; я с трудом преодолел ерик, который оказался очень глубоким, и сразу же увидел гнезда, много гнезд. О, это острое чувство удачи, смешанное со страхом! Оно, видно, мне как раз и запомнилось. В звенящей тишине я как вор быстро опустошил несколько гнезд и кинулся обратно. Чайки орали мне вслед, но с замирающим сердцем я бежал и бежал не оглядываясь, пока не увидел вдали людей...

Иногда на костре варили кашу с мясом. Роль мяса исполняли чайки, которых мы ловили.

Это была нехитрая, но, как я теперь понимаю, жестокая процедура. У самой воды на мокром песке, куда почти не доставали волны, устраивалась ловушка - сельцо. В песок втыкались две наклонные палочки, на которые надевалась петля. Ее свободный конец с привязанным камнем или деревяшкой закапывался в песок. Между стоящими под углом палочками клали рыбу. Заметив добычу, чайка стремительно падала вниз, хватала ее, взмывала вверх - и голова ее мгновенно оказывалась в петле. Чайка, как правило, долго билась, пыталась вырваться, но петля затягивалась все сильнее. Тогда птица затихала, и я помню, с какой злобой смотрела она своим красным глазом на нас, трусливо приближавшихся к ней. Каша пахла дымом и была необыкновенно вкусной. . .

А еще запомнилась рыбалка. Раннее утро. Я плыву вместе со взрослыми в огромном черном каюке. Рыбаки забрасывают невод.

Полный штиль. В воде отражается высокое голубое небо. Весла неспешно, хотя и ритмично, опускаются в прозрачную темно-зеленую воду. Я слышу их плеск, похожий на звуки поцелуев. Скрипят уключины. Рыбаки сваливают сеть за борт, и за нами выстраивается плавная дуга поплавков. Один конец каната, удерживающего невод, закреплен на берегу. Вот уже летит за борт тяжелая мотня. Мы плавно поворачиваем к берегу. Наконец весь невод в воде; дуга поплавков удаляется от нас, точнее, мы от нее удаляемся. А в воду с руки рыбака отматывается уже просто канат.

Мы причаливаем к берегу, на отмели выпрыгиваем из лодки, рыбаки вытаскивают тяжелый каюк на песок. Я, пыхтя, им помогаю. Пользы от меня, конечно, никакой, но я "при деле".

Потом все разбиваются на две группы, примерно равные по силам. Меня, правда, не учитывают, но я сам прикидываю, что больше нужен там, где не прогонят. Построившись друг за другом через два-три метра, мы тянем невод.

Приспособление, с помощью которою это делается, называется лямка. Представьте себе отполированную деревянную доску, изогнутую на манер верхней части спинки стула; к ней прикреплена цепь, к середине которой привязана веревка с деревянным кубиком или шариком на конце. Лямку нужно было надеть таким образом, чтобы деревянная часть плотно облегала поясницу. Затем веревку с кубиком на конце следовало набросить на канат и закрепить.

Лямок хватало, и, упираясь ногами в песок, утопая в нем, я вместе со всеми тянул невод. В крайней верхней точке берега я, как все, отвязывал лямку, возвращался к воде, закреплял и тянул снова. Помню, рыбаки двигались довольно быстро, и я никак не мог за ними поспеть. Вся моя работа поэтому заключалась лишь в том, чтобы удержаться на ногах и не повиснуть на этой самой лямке, что иногда случалось.

Когда канат был выбран полностью и начинался сам невод, все выстраивались ближе к воде и, стоя на отмели, не двигаясь с места, дружно перехватывали сеть руками. "И-и раз! И-и два! И-и раз! И-и два!" - слышится мне до сих пор.

Вот уже начинает появляться из воды запутавшаяся в сетях рыба. Примерно по две-три рыбины на каждую секцию невода. женщины успевают вытаскивать их и бросать в корзины.

Накажи в центре резко уменьшившейся дуги поплавков закипает вода, оттуда начинает выпрыгивать рыба. Темп работы убыстряется, и вот уже мотня - огромный мешок, набитый живым серебром, - оказывается на отмели. Тучей вьются и нестерпимо орут чайки, резко пикируют вниз, вновь и вновь бьются о воду.

Скумбрия, анчоус, чехонь заполняют корзины. Все это тут же сваливается в бочки и пересыпается солью. Не все, конечно, - часть улова остается для ухи. Но уха вечером, после второй заброски...

А солнце печет все сильнее, песок уже обжигает ноги, я лезу в воду и долго купаюсь - целый час, а потом зарываюсь в песок и наблюдаю, как мой друг, молодой рыбак по прозвищу Балясина, подбивает обручи на расклепавшихся от жары бочках, готовя их для завтрашнего улова.

Потом приезжает из города мама и привозит огромные розовые помидоры и хлеб. Но есть почему-то не хочется. Наверное, от жары. Мама волнуется, говорит, что нельзя целый день сидеть на солнце да еще голодным, гонит в тень. Но Балясина вступается за меня, советует войти в воду и там пообедать. И вот я уже сижу в воде, в руке у меня кусок свежего черного хлеба. Мама разламывает помидор, дает мне половину, я вижу розовато-сахарную поверхность излома, локти мои в воде... И вдруг во мне просыпается жуткий аппетит - я во мгновение ока все съедаю.

Мама натягивает на вкопанные в песок палки простыню, сбоку получается прямоугольник тени, я кладу на это место одеяло, ложусь и долго-долго смотрю вдаль, туда, где небо соединяется с морем, но все никак не может соединиться...