Какая она у нас есть, душа человеческая?
Евгений Голубовский
Два повода были для выпуска этой книги именно сейчас:
в 2011 году исполняется 85 лет с выхода первой книги Исаака Бабеля «Конармия»;
в 2011 году исполняется 100 лет со дня рождения замечательного художника, одессита, иллюстратора «Конармии» Ефима Ладыженского.
Подчеркиваю – это поводы. А причина глубже. Инициатива Всемирного клуба одесситов – установить в городе памятник И.Э. Бабелю, интерес, проявленный тысячами наших земляков, еще раз обнажил простую истину: писателя нужно читать, а раз так, то нужно издавать его книги. В Одессе больше знают «Одесские рассказы» Бабеля, меньше его первую книгу, не менее талантливую, а может быть, более значительную, «Конармию». Именно поэтому мы решили переиздать «Конармию» с иллюстрациями Ефима Ладыженского, дополнив ее «Конармейским дневником», рукопись которого найдена была несколько лет назад. «Конармейский дневник», естественно, не входил ни в девять прижизненных изданий книги в России, ни в многочисленные переводные издания за рубежом.
Как восприняли выход «Конармии»? Вокруг этой книги из 35 новелл сложилась большая литература. Первую всесоюзную их публикацию осуществил Владимир Маяковский, поместив в журнале «ЛЕФ» в 1923 году ряд новелл, затем их начал публиковать журнал «Красная новь»… И все же только в книге можно было понять, что это не отдельные новеллы, фрагменты жизни, это – своеобразная эпопея. Одни воспринимали эти тексты чуть ли не как стихи в прозе, другие видели в книге новелл новый тип романа, но главное – книга никого не оставила равнодушным.
В 1933 году в Париже вышла книга одного из авторитетнейших критиков из русских эмигрантов Марка Слонима «Портреты русских писателей», в которой он пророчески писал: «…его сборник «Конармия» останется в русской литературе как одно из самых страшных изображений революции. Эту книгу будут читать даже тогда, когда забудут самые заглавия тех многочисленных произведений, которые пытались передать быт и пафос гражданской войны в добросовестно-натуралистических описаниях».
В те же тридцатые годы, как только вышла «Конармия» на испанском языке, тогда еще молодой писатель, ставший со временем классиком мировой литературы, Хорхе Луис Борхес написал пронзительное эссе о потрясшей его книге, в которой он обнаружил прием, которым и сам будет пользоваться всю жизнь: «Музыка его стиля контрастирует с почти невыразимой жестокостью некоторых сцен…».
А в Москве Виктор Шкловский в 1924 году в том же журнале «ЛЕФ», где уже печатался Бабель, еще до выхода книги целиком опубликовал свой текст, где ввел понятие «гамбургского счета» – честной спортивной игры, которую позволяют себе профессионалы хотя бы раз в год, чтобы не исхалтуриться. И подвел свой «гамбургский счет» в русской литературе. В этом перечне, где лишь Хлебников был чемпион, Серафимовича и Вересаева нет, они не доезжают до Гамбурга, Горький вызывает сомнения, часто не в форме, Булгаков уже у ковра, а вот Бабель в борцовской форме – но легковес (новеллы как-никак не роман).
Много лет спустя, уже в 60-е годы, Виктор Борисович Шкловский, беседуя с исследователем творчества И. Бабеля Сергеем Поварцовым, сформулировал коротко и жестко:
– Его проза о Первой Конной, во-первых, точна, во-вторых, прекрасна, а в-третьих, непонятно, как это было напечатано.
Среди тех, кто с ненавистью воспринял «Конармию», был и С.М. Буденный, и «рядовой буденовец» Всеволод Вишневский, написавший героическую драму «Первая Конная». Но, к счастью, среди тех, кто защищал книгу Бабеля, был не только В. Маяковский, но и Максим Горький, печатавший еще до революции рассказы Бабеля в журнале «Летопись», а потом, после октябрьского переворота, представлявший для его острых злободневных очерков свою оппозиционную большевикам газету «Новая жизнь». В «Правде» появился буденовский окрик: «Для того чтобы описать героическую, небывалую еще в истории человечества борьбу классов, нужно прежде всего понимать сущность этой борьбы и природу классов, то есть быть диалектиком, быть марксистом-художником. Ни того, ни другого у автора нет…».
Так вот, именно Горький, прочитав эту статью, позволил себе остро и хлестко на нее отреагировать, сказав, что командарм Буденный, «…въехав в литературу на коне и с высоты коня критикуя ее…». Насмешка порой убедительней долгих разъяснений.
Полемика в печати лишь усиливала интерес к книге. За десять лет, а с 1926 года по 1936 год «Конармия» выдержала девять переизданий, вышла на основных европейских языках в Париже, Берлине, Лондоне, Мадриде, Праге, Варшаве…
Задавали ли себе критики, да и читатели, простой вопрос: «На чьей стороне симпатии автора, он «за белых или за красных»?». Естественно, задавали. Но автор писал о другом. Вопрос, который он перед собой поставил, на который отвечают его герои, сформулировал конармеец Матвей Родионович Павлюченко: «Какая она у нас, душа человеческая?». Так вот, не белая, не красная. А израненная, измученная, неприкаянная…
Вообще, сегодня есть возможность взглянуть на «Конармию» Бабеля, на шесть месяцев его участия в польском походе, использовав четыре точки зрения, а значит, получить панорамное виденье. К этому призывает и автор очерка о Бабеле современный писатель Сергей Гандлевский.
Во-первых, это статьи писателя в газете «Красный кавалерист». Их немного. Подписанных псевдонимом К. Лютов всего четыре. Именно с документом на имя Кирилла Васильевича Лютова, полученным в одесском ЮгРОСТа, прибыл в Первую Конную Исаак Бабель. Кстати, ни родителям, ни жене не сообщив о своих планах. В газете четыре статьи, написанные в стилистике Семена Михайловича Буденного. Зная И. Бабеля, можно подумать, что это ироническая стилизация, некая шутка для внутреннего пользования, которая помогала ему сохранять внутреннее равновесие. Трескучая фразеология позволяет не думать о смысле происходящего: «Память о нем не заглохнет в наших боевых рядах. В самых тяжелых условиях он вырывал победу у врага своим исключительным беззаветным мужеством, непреклонной настойчивостью, никогда не изменявшим ему хладнокровием, огромным влиянием на родную ему красноармейскую массу. Побольше нам Труновых – тогда крышка панам всего мира».
Эти четыре статьи мы не включили в этот том, как и сам И. Бабель их никогда впоследствии не перепечатывал.
Иное дело «Конармейский дневник». Текст, который Бабель писал для себя и только для себя. Сейчас, когда он был найден и опубликован, можно согласиться с польским переводчиком и исследователем Е. Помяновским: «Я считаю, что будь известно содержание его военного дневника, приговор Бабелю был бы вынесен раньше».
Думаю, что «Дневник 1920 года» можно поставить в ряд с «Окаянными днями» Ивана Бунина. Наблюдательность, трезвость, честность перед собой и бесстрашие перед ужасами жизни.
«Все бойцы – бархатные фуражки, изнасилования, чубы, бои, революция и сифилис».
«Надо проникнуть в душу бойца, проникаю, все это ужасно, зверье с принципами».
«Жить противно, убийцы, невыносимо, подлость и преступление».
«Стекло к часам 1200 р. Рынок. Маленький еврей философ. Невообразимая лавка – Диккенс, мётлы и золотые туфли. Его философия – все говорят, что они воюют за правду, и все грабят. Если бы хоть какое-нибудь правительство было доброе…»
Еще одним взглядом на события могли бы стать письма. Но их нет. Может быть, пока нет. Среди 371-го письма И. Бабеля, уже опубликованного, нет ни одного личного письма за 1920 год (есть одно письмо К. Лютова в редакцию газеты, но оно выдержано в той же стилистике Лютова-Буденного). Так что третьим аспектом, поворотом, могут стать наброски к «Конармии», авторские решения, которые он фиксирует, понимая, что задача, поставленная им перед собой, нелегкая.
«Никаких рассуждений – тщательный выбор слов».
«Очень просто, фактическое изложение, без излишних описаний».
«Форма эпизодов – в полстраницы».
«Бой, рубка в безмолвии. Начдив. Отдаляюсь. Не в силах вынести».
Всё вынес. И хоть вернулся в Одессу больным, задыхавшимся от астмы, во вшах, но тут же принялся за работу. Одна новелла, вторая… Когда безмерно уставал от «Конармии», брался за другой цикл, раскрепощавший душу, – за «Одесские рассказы». Но главным трудом в течение двух лет считал «Конармию». И оказался прав, так как успех этой книги определил место Бабеля в литературе.
Поймите меня правильно: я считаю наиболее значимым, главным для меня – зрелого, позднего И. Бабеля – его «Пробуждение» и «Ди Грассо», «Справка» и «Фроим Грач», наконец, «Колывушка» и «Гапа Гужва».
И все равно, без «Конармии» нет Бабеля, это фундамент всего его творчества.
Какая она у нас есть, душа человеческая?
Бабель не только поставил перед собой этот вопрос, он, придав повествованию максимальную простоту, сводит к минимуму нравственную оценку событий со стороны главного героя, передоверяя эту работу – читателю.
Общеизвестно, что Юрия Олешу называли «королем метафор». У него действительно метафорическая проза. Но текст «Конармии» взрывается вулканом метафор. Это «поэма в прозе», как записал для себя Бабель. Вот один лишь абзац, которым кончается последний рассказ «Конармии» – «Сын рабби»: «Он умер, не доезжая Ровно. Он умер, последний принц, среди стихов, филактерий и портянок. Мы похоронили его на забытой станции. И я – едва вмещающий в древнем теле бури моего воображения, – я принял последний вздох моего брата».
Удивительно зорок и цепок был взгляд И. Бабеля сквозь простенькие круглые очки. И мне вспомнилось, что Илья Эренбург, уже написав «Люди, годы, жизнь», где есть замечательная глава о Бабеле, решил впоследствии добавить к прозе стихи. Он так и назвал их – «Очки Бабеля».
Средь ружей ругани и плеска сабель,
Под облаками вспоротых перин,
Записывал в тетрадку юный Бабель
Агонии и страсти строгий чин.
И от сверла настойчивого глаза
Не скрылось то, что видеть не дано:
Ссыхались корни векового вяза,
Взрывалось изумленное зерно.
Его ругали – это был очкастый,
Он вместо девки на ночь брал тетрадь,
И петь не пел, а размышлял, и часто
Не знал, что значит вовремя смолчать.
Кто скажет, сколько пятниц на неделе?
Все чешутся средь зуда той тоски.
Убрали Бабеля, чтоб не глядели
Разбитые, но страшные очки.
А сейчас мы предлагаем вам, читатель, взглянуть на кровавое месиво гражданской войны сквозь очки Бабеля.
Что же можно было разглядеть в мареве войны?
«Не приведи Бог видеть русский бунт, бессмысленный и беспощадный!» – когда-то в «Капитанской дочке» писал А.С. Пушкин. Гражданская война оказалась не менее бессмысленной и беспощадной. Против кого был организован польский поход? Против Польши, успевшей вырваться из Российской империи, против Польши, столетиями боровшейся за свою независимость и свободу. А кто оказался жертвами войны – еврейское население местечек, польские крестьяне, русские и украинские крестьяне. Запись из дневника: «Разговор с комартдивизионом Максимовым, наша армия идет зарабатывать, не революция, а восстание дикой вольницы. Это просто средство, которым не брезгует партия».
В каждой новелле присутствует смерть. Она становится привычной, как сновидение.
«Она снимает одеяло с заснувшего человека. Мертвый старик лежит там, закинувшись навзничь. Глотка его вырвана, лицо разрублено пополам, синяя кровь лежит в его бороде, как кусок свинца».
Что можно после всего этого сказать? И Бабель резюмирует в «Пути в Броды»: «Летопись будничных злодеяний теснит меня неутомимо, как порок сердца».
Война отвратительна. Только к такому выводу может прийти думающий читатель. В свое время первая мировая война родила книги «потерянного поколения». В гражданской войне еще больше нелепости, алогизма, жестокости. И вот в этой экстремальной ситуации Бабель пытается разглядеть душу человека. И находит ее. Поэтому светлой печалью запоминаются и пан Аполек, и сын рабби, и Сашка Христос…
Иллюстрировать стихи очень трудно. А вот Ефим Ладыженский сумел ощутить трагизм бабелевской «прозы в стихах».
Ефим Ладыженский одессит. Окончил до войны Одесский художественный институт, где его учителями были выдающиеся художники – мирискусник А. Гауш, авангардист В. Мюллер и одесский парижанин Т. Фраерман. Е. Ладыженский работал в московских театрах. Но славу ему принесла станковая живопись и графика, циклы картин «Одесса моего детства», «Бабель. Конармия», «Мама». В 1978 году выехал в Израиль, но за вывоз собственных картин с него потребовали такую неподъемную пошлину, что он в знак протеста уничтожил 2000 работ. А еще кое-что «прихватизировало» Министерство культуры СССР, в частности, цикл картин «Бабель. Конармия».
В связи с тем, что картины по мотивам «Конармии» не были выпущены и остались в Москве, в Израиле Ладыженский еще раз обратился к любимой книге и создал 18 графических работ – свое прочтение прозы Исаака Бабеля. Эта графика, находящаяся сейчас в частной коллекции в США, для издания этой книги предоставлена Всемирному клубу одесситов, и с разрешения коллекционера Людмилы Хононовой и дочери художника Виктории Ладыженской мы репродуцируем ее в этой книге.
Судьба Ефима Бенционовича Ладыженского сложилась трагически. В 1982 году он ушел из жизни. Но в музеях мира, в частных коллекциях есть его картины и рисунки.
Художники, писатели живут, пока вызывают интерес их произведения, пока у них есть зрители и читатели, пока живо их воздействие на следующие поколения.
Недавно, приехав в Киев, знаменитый режиссер Эмир Кустурица на вопрос об истоках его творчества ответил: «Один из моих любимых писателей с юности – Исаак Бабель. Думаю, это ощутимо во всех моих сценариях и фильмах».
Возможно, для многих, кто возьмет это издание «Конармии» и «Конармейского дневника», эта встреча с бабелевской прозой будет первой. И прочитав ее, они задумаются, какая она у нас есть душа человеческая.
Перикл Ставров. На взмахе крыла, BMB, Одесса, 2003, 97 стр, тираж 150 экз, ISBN 966-96247-9-7
Книга издана благодаря финансовой поддержке Одесского отделения Фонда греческой культуры.
Документ студента Перикла СтавропулоВ южнорусской литературной школе, которой прославилась Одесса, были писатели многих национальностей: русские Валентин Катаев и Евгений Петров, евреи Исаак Бабель и Эдуард Багрицкий, поляк Юрий Олеша, украинцы Иван Микитенко и Владимир Сосюра, грузин Георгий Цагарели... Естественным было пребывание в этой талантливой, яркой, молодой, авангардной группе поэтов и прозаиков - грека. И Перикл Отавров,коренной одессит Ставропуло, писал по-русски, переводил с русского на греческий, затем, в годы эмиграции, на французский. Хоть принадлежал он,как и все писатели "Юго-Запада", конечно, к русской культуре.
Обложка первого издания перевода "Золотого теленка"Эта книга впервые вводит в круг одесских дореволюционных, а затем парижских эмигрантских писателей Перикла Ставровича Ставрова. И благодарны мы за это должны быть Александре Ильиничне Ильф, у которой сохранился первый парижский сборник Пиры (так называли его между собой в кругу друзей) "Без последствий" с автографом-посвящением Илье Ильфу, с которым они встречались в Париже в 1934 году. Интересно и, то, что П. Ставров перевел на французский язык "Золотой теленок".
В Золотом зале Одесского литературного музея состоялась презентация книги Анатолия Горбатюка «Хоть джаз и не родился в Одессе…».
Владимир Алексеевич Пестовский (по семейной легенде, потомок польского королевского рода Пястов - отсюда и псевдоним) родился в Петербурге в 1886 году. Писал стихи с детства, но первый сборник - "Ограда" выпустил в 23 года в издательстве Вольфа, к тому времени, когда десятки его стихотворений были опубликованы в сборниках, альманахах и журналах символистов.
